|
Большая перемѣна произошла повидимому въ русской жизни за послѣднее время. Тревожное волненіе, которое въ концѣ семидесятыхъ и началѣ восьмидесятыхъ годовъ охватило наши «правящіе классы», вдругъ замѣнилось самодовольною безмятежностью. И чего бы лучше, если бы только это было спокойствіе разумной силы? Но кто ясно помнитъ черты тогдашняго смятенія, тотъ не почувствуетъ довѣрія къ теперешнему покою. Настроенія разныя, но безсознательность — все та же. Мы сослѣпа переполошились и въ слѣпотѣ своей успокоились. Говорятъ, намъ не о чѣмъ тревожиться: народный организмъ нашъ совершенно здоровъ, мы больны только мнѣніемъ, у насъ только головныя болѣзни. Можно ли однако считать совершенно здоровымъ организмъ снабженный больною головой? Одно это печальное обстоятельство, какъ бы ни были благопріятны всѣ прочія условія, грозитъ намъ величайшими опасностями. Народный организмъ Россіи прежде всего связан съ землею, его здравіе и благосостояніе прямо зависитъ отъ успѣшности земледѣлія. Какъ же быть, если наша отуманенная голова, распоряжаясь экономическою жизнью Россіи, забываетъ о важнѣйшемъ и существенномъ, о настоящей цѣли всѣхъ экономическихъ дѣйствій, именно о поддержкѣ и улучшеніи сельскаго хозяйства? Какъ быть, если вмѣсто того, чтобы всячески противодѣйствовать естественному истощенію почвы, мы искусственно ускоряемъ оное, усиленно истребляя по всей Россіи ея водныя хранилища — лѣса и болота? Что дѣлать здоровому народному организму, если наше «больное мнѣніе» краеугольнымъ камнемъ государственнаго хозяйства полагаетъ кабакъ, т.-е. систематическое разореніе и развращеніе народа; когда же пробуждающееся сознаніе этого народа, еще не заглушенное единовластіемъ кабака, ищетъ живого и властнаго руководительства учащей церкви, — наша скорбная бюрократія, принимая «духовное вѣдомство православнаго исповѣданія» за послѣднее слово церковной исторіи, тщательно ограждаетъ Россію отъ всякой возможности свободнаго церковнаго дѣйствія? Какъ бы ни было хорошо сложено народное дѣло Россіи, но и ему не поздоровится при такихъ условіяхъ жизни, созданныхъ для него нашимъ больнымъ мнѣніемъ. Говорятъ: вся бѣда въ либеральныхъ доктринахъ и учрежденіяхъ, все спасеніе въ усиленіи власти. Очевидно при этомъ разумѣютъ не са́мую верховную царскую власть, которая не нуждается въ усиленіи, да и не можетъ быть усилена. Самодержавный царь, вся воля котораго направлена на благо Россіи — это внѣ вопроса. Вопросъ въ томъ, какимъ образомъ и при какихъ условіяхъ можетъ быть осуществлена эта царская воля. Должна ли она въ своемъ дѣйствіи опираться на свободное мнѣніе и содѣйствіе всей Русской земли, или же дѣйствовать исключительно чрезъ свои особые правительственные органы при страдательномъ подчиненіи всего остального. Именно это послѣднее имѣютъ въ виду поборники «сильной власти». Но если эта сильная и вмѣстѣ съ тѣмъ спасительная власть дѣйствительно существуетъ надъ нами, то отчего же при ней мы не избавлены отъ нашихъ дѣйствительныхъ бѣдъ, отчего же мы преданы въ жертву больному мнѣнію? Если же искомая сильная власть не обрѣтается въ нашей дѣйствительности, если отрѣшенные отъ земли правительственные органы сами оказываются началомъ болѣзней, то значитъ ревнители сильной власти предлагаютъ намъ только «доктрину» и «имѣютъ цѣлью возбуждать и направлять умы къ тому, что должно быть въ смыслѣ доктрины»1). Чтобы оцѣнить эту доктрину, по собственному совѣту ея же авторовъ, обратимся «къ познанію того,что есть» и «того, что было». А было между прочимъ вотъ что. Въ концѣ XVI и въ началѣ XVII вѣка, несмотря на сильную власть Іоанна Грознаго и Бориса Годунова, Россія очутилась на краю гибели, отъ коей ее спасъ подвигъ народа, предводимаго лучшими людьми. Затѣмъ, въ концѣ XVII вѣка, несмотря на полное и всестороннее торжество государственнаго начала (заразъ и надъ поднявшеюся въ лицѣ Никона іерархіею, и надъ народнымъ ряженіемъ старообрядчества), несмотря на достигнутую такимъ образомъ идеальную полноту правительственнаго единовластія, государство россійское потребовало личнаго генія Петра Великаго со всею произведенною имъ ломкою, чтобы съ грѣхомъ пополамъ выйти изъ бѣды и занять прочное положеніе въ европейскомъ мірѣ. — Гдѣ бы мы ни искали главной причины тѣхъ двухъ величайшихъ смутъ нашей исторіи (смуты самозванческой и раскольничьей), во всякомъ случаѣ «либеральные доктрины и учрежденія» тутъ не участвовали. Съ другой стороны, и выходъ изъ этихъ потрясеній былъ обрѣтенъ не въ «сильной власти». Въ первомъ случаѣ Россія исцѣлела подвигомъ всей земли съ лучшими людьми во главѣ. Вмѣсто того, чтобы единственнаго себѣ спасенія ждать отъ власти сильной, этимъ людямъ пришлось дать власти погибшей и бытіе, и силу. И во второмъ случаѣ новая Россія съ ея внѣшнимъ могуществомъ создана не простою силою правительственной власти. Такая власть была и у предшественниковъ Петра Великаго; его же дѣло вышло изъ личной силы его генія. А худыя стороны этого дѣла прямо связаны съ безмѣрностью отрѣшеннаго государственнаго единовластія, для коего цѣлый бытъ народа являлся какъ мертвый матеріалъ въ рукахъ зодчаго. — Какъ бы то ни было, но опытъ двухъ наиболѣе критическихъ годинъ нашей исторіи нисколько не оправдываетъ доктрины о спасительномъ и самодовлѣющемъ значеніи «сильной» государственной власти. Эти два крупныя показанія нашей исторіи легко могутъ быть дополнены и подтверждены. Такъ, чтобы не ходить далеко, неужели мы забыли, какъ правительственное всевластіе Николаевскихъ временъ завершилось севастопольскимъ погромомъ со всѣми его обстоятельствами и послѣдствіями, тогда какъ правительственный либерализмъ Александра Павловича (въ первую половину его царствованія), какъ ни былъ чуждъ Россіи, не помѣшалъ однако ей съ полнымъ успѣхомъ отбиться отъ всей Европы и довести свои войска до Парижа. Вообще же, освѣщая историческія данныя «логикою здраваго смысла», необходимо придти къ тому заключенію, что сильная государственная власть для своего благотворнаго дѣйствія нуждалась въ извѣстныхъ условіяхъ; сама же въ себѣ она никакого источника живой воды не заключала и въ годину испытанія одна, сама по себѣ, не могла спасти ни народа, ни самое́ себя. Если отъ того, что было, обратиться къ тому, что есть, то позволительно спросить: кто направляетъ нашу экономическую и финансовую политику на путь неизбежнаго разоренія? Кто основалъ все наше государственное домостроительство на спаиваніи народа? Кто виноватъ во всемъ этомъ и во многомъ другомъ еще? Осторожный, но довольно явный отвѣтъ мы находимъ въ предлежащемъ [=упомянутомъ, предстоящемъ] авторитетномъ документѣ. Послѣ справедливаго замѣчанія, что «русская верховная власть есть основной и совершенно безспорный принципъ русскаго государственнаго устройства», далѣе читаемъ слѣдующее: «Законодательство подвержено случайностямъ. Бываютъ ошибки, неорганическія заимствованія, налетныя увлеченія, оставляющіе свой слѣдъ въ учрежденіяхъ, вносящія разстройство въ народную жизнь и смуту въ умы» (стр. 11). Въ переводѣ на болѣе прямой языкъ это значитъ: до Бога высоко, до Царя далеко. — «Почему бы не взглянуть на міръ и съ точки зрѣнія русскаго народа?» (стр. 9). Послѣдуемъ этому обязательному приглашенію. Когда русскій народъ говоритъ: до Царя далеко, — кто по его взгляду удаляетъ отъ него Царя? Въ то время, когда слагался этотъ народный взглядъ, о либеральныхъ учрежденіяхъ и ученіяхъ не было, конечно, и помину, а были и дѣйствовали бояре и приказы, намѣстники и воеводы, сохранившіеся и донынѣ въ томъ бюрократическомъ механизмѣ, который управляетъ Россіей. Эти-то представители государственнаго начала и носители правительственной власти, по народному русскому взгляду, были и пребываютъ дурными проводниками между Царемъ и Землею, и не усиленія ихъ власти хотѣлъ бы народъ, а замѣны ихъ другими вѣрными проводниками царской воли и народныхъ желаній. Противъ того въ концѣ концовъ не стали бы спорить и ревнители сильной власти. Весь вопросъ въ томъ, какъ совершить желанную замѣну дурныхъ проводниковъ хорошими? Вообще говоря, качество правительственныхъ дѣятелей зависитъ отъ качествъ того общества, изъ котораго они выходятъ, слѣдовательно, самымъ надежнымъ путемъ улучшенія представляется перевоспитаніе общества. Не будемъ останавливаться на томъ логическомъ затрудненіи, что для такого перевоспитанія необходимы уже готовые воспитатели, а ихъ-то вѣроятно и недостаетъ. Попробуемъ довѣриться тѣмъ почтеннымъ дѣятелямъ, которые заботятся у насъ и объ усиленіи власти, и о перевоспитаніи общества; постараемся вникнуть въ ихъ образовательныя идеи и принципы. Когда лѣтъ двадцать тому назадъ была предпринята реформа нашихъ гимназій, то дѣло было довольно просто. Техника классическаго обученія, выработанная вѣками въ Европѣ, была прямо перенесена изъ нѣмецкихъ гимназій въ наши; изъ-за границы же былъ дополненъ и личный педагогическій составъ. Можно быть рѣшительнымъ сторонникомъ классическаго образованія и вмѣсте съ тѣмъ находить нашу гимназическую реформу не совсѣмъ удачною. Съ этимъ до извѣстной степени должны были согласиться и главные ея поборники. Во всякомъ случаѣ ихъ ожиданія и предсказанія доселѣ не оправдались. Но это объясняется тѣмъ, что гимназическая реформа была неполна и не могла приносить желанныхъ плодовъ, пока не было передѣлано высшее образованіе, дающее окончательную подготовку государственнымъ и общественнымъ дѣятелямъ. Нынѣ и эта высшая ступень для нашаго общественнаго перевоспитанія обезпечена новымъ университетскимъ уставомъ, — обезпечена по крайней мѣрѣ со стороны законодательной. Положимъ, съ другой стороны, найдется достаточное число умѣлыхъ и благонамѣренныхъ профессоровъ, которые захотятъ исполнять данную имъ программу согласно ея духу и мысли. Въ чемъ же этотъ духъ и мысль? Пока шла борьба за новый уставъ, главное значеніе придавалось частью дисциплинарной и полицейской сторонѣ дѣла, частью же такимъ отрицательнымъ и мало примѣнимымъ у насъ принципамъ, какъ свободная конкуренція преподавателей. Нынѣ министерство народнаго просвѣщенія, въ изданныхъ имъ «экзаменныхъ требованіяхъ» по юридическому факультету, представило наконецъ тѣ положительные принципы, которые должны исцѣлить Россію отъ болѣзней мнѣнія и приготовить для «сильной» власти «здравомыслящія» орудія. Юридическій факультетъ имѣетъ, конечно, въ данномъ случаѣ особую важность, потому что изъ него по преимуществу должны выходить будущіе государственные и общественные дѣятели. Въ основу юридическаго образованія министерство народнаго просвѣщенія полагаетъ двѣ науки: одну существующую, а другую — несуществующую. Первая есть наука римскаго права, вторая — наука (она же и философія) русскаго права, основанная на принципе самодержавной неограниченной власти. Надъ созданіемъ этой науки придется подумать нашимъ юристамъ. Впрочемъ, едва ли тутъ можно до чего-нибудь додуматься. Дѣло въ томъ, что самодержавная монархическая власть есть начало сверхправное, и слѣдовательно никакъ не можетъ быть основнымъ, образующимъ принципомъ права и юридической науки. Живая личная власть государя восполняетъ недостаточность отвлеченнаго права и формальной законности, подобно тому, какъ съ религіозной точки зрѣнія сила благодати восполняетъ немощь нашего естества. Но кому же когда-нибудь приходило въ голову дѣлать изъ благодати Божіей основной принципъ естествознанія? Повидимому авторы министерскаго проекта сами чувствовали, что тутъ что-то не ладно, почему и употребили фигуру вопрошенія, вообще мало употребительную въ правительственныхъ актахъ. Наука права, основанная на сверхправномъ началѣ личной воли и власти, есть дѣло совершенно немыслимое; но въ высшей степени важно для нашихъ будущихъ дѣятелей имѣть опредѣленное понятіе объ истинномъ значеніи верховной государственной власти. Насчетъ этого министерская инструкція какъ будто двоится въ мысляхъ. Съ одной стороны, мы узнае́мъ, что римляне, какъ народъ по преимуществу государственный, создали государство въ дѣйствительности всеобщее, которое по кончинѣ римскаго народа перешло къ новымъ народамъ въ двухъ великихъ видахъ, Востока и Запада (стр. 5), и что у насъ въ Россіи «единая власть достигаетъ величества самодержавія, царскаго и императорскаго, наслѣдовавъ священную миссію Восточной Римской имперіи по ея паденіи» (стр. 10). А съ другой стороны, намъ тутъ же внушаютъ, что «русская монархія есть нечто sui generis и можетъ бытъ изучаема лишь въ своей индивидуальности» (стр. 9). Въ чемъ состоитъ эта индивидуальность sui generis, — такъ и остается неизвѣстнымъ. По всему, что здѣсь говорится о русской монархіи, она должна бытъ лишь прямымъ продолженіемъ и воспроизведеніемъ Византійской имперіи, т.-е. одного изъ двухъ видовъ всеобщаго Римскаго государства. Къ общему принципу абсолютнаго единовластія присоединяется здѣсь священный характеръ монарха, защитника православной апостольской церкви. Итакъ, особое значеніе нашей монархіи опредѣляется ея отношеніемъ къ православной церкви. Какое понятіе объ этомъ отношеніи (и въ немъ о существѣ Восточной церкви и Русского государства) должны получить наши будущіе дѣятели, — это мы узнае́мъ изъ краткой программы церковнаго права, помѣщенной въ той же брошюрѣ. «По церковному праву отъ испытуемаго требуются обстоятельныя свѣдѣнія объ источникахъ и памятникахъ церковнаго законодательства вообще и русской православной церкви въ частности, объ устройствѣ церкви въ первые вѣка христіанства и въ періодъ вселенскихъ соборовъ и дальнѣйшее (о дальнѣйшемъ??) историческое ея развитіе, завершившееся организаціей русской православной церкви» (стр. 20, 21). Вотъ фраза, хотя не вполнѣ правильная, но зато многозначительная по своему содержанію! Созидалась и устраивалась церковь въ первые вѣка апостолами и мучениками, а затѣмъ великими учителями и вселенскими соборами, возросши, крѣпла, ограждалась, — и вся эта величественная и священная исторія завершается духовнымъ регламентомъ Петра Перваго, учрежденіемъ петербургскаго сѵнода! Полезно, конечно, студенту-юристу узнать существующій порядокъ въ духовномъ вѣдомствѣ православнаго исповѣданія; полезно также и «знакомство съ устройствомъ церкви римско-католической, армяно-григоріанской и лютеранской». Но зачѣмъ же давать ложное освѣщеніе историческимъ событіямъ? Зачѣмъ указывать завершеніе вселенской церковности именно въ томъ, въ чемъ она была подавлена? Зачѣмъ представлять невольный застой какъ свободное развитіе? И зачѣмъ наконецъ суесловно ссылаться на взглядъ русскаго народа? Или не вѣрно свидѣтельство того достойнаго архипастыря, который, проѣхавши всю Россію отъ Камчатки до Москвы и Петербурга, замѣтилъ, что народъ архіерея признаетъ и почитаетъ, а о сѵнодѣ и помину нѣтъ, ровно бы его вовсе не было? Вотъ тутъ и создавай «дѣйствительную философію» государственноцерковнаго права «съ точки зрѣнія русскаго народа»! Особый характеръ нашей государственности хотятъ опредѣлить ея отношеніемъ къ церкви, отношеніе же это всего ярче выразилось въ извѣстныхъ учрежденіяхъ духовнаго вѣдомства: тутъ значитъ и дано откровеніе нашей политической сущности. Гдѣ же однако мы отыщемъ опору и оправданіе для такой «дѣйствительной» государственной философіи? Министерство народнаго просвѣщенія не нажило и едва ли когда наживетъ своего Гегеля, который подарилъ бы намъ «феноменологію духовнаго вѣдомства» и «философію епархіальныхъ консисторій»; обращаться же въ этомъ дѣлѣ къ русскому народному взгляду частью безполезно, а частью и опасно, ибо можно вмѣсто оправданія встрѣтить «несносныя худы». Такъ не придется ли ужъ прямо отказаться отъ всякой философіи и ограничиться простымъ фактическимъ познаніемъ того, что было, и того, что есть: были апостолы и вселенскіе соборы, есть сѵнодъ и консисторія! Но какое же высшее воспитательное дѣйствіе можетъ оказать такое познаніе, какимъ образомъ подготовитъ оно мудрыхъ и крѣпкихъ духомъ государственныхъ и общественныхъ дѣятелей? Возможно ли въ христіанскомъ мірѣ, чтобы такое преклоненіе передъ дѣйствительностью, потому только, что она есть, безъ всякаго вопроса о должномъ, чтобы такое отреченіе отъ всякой нравственной оцѣнки историческихъ явленій и отъ высшей безусловной точки зрѣнія, — чтобы этотъ культъ наличной силы создавалъ людей способныхъ къ одушевленному труду и самоотверженнымъ подвигамъ на общее благо? Государственное единовластіе могло дѣйствовать воспитательнымъ и одушевляющимъ образомъ только тогда, когда оно было идеаломъ грядущаго, а не фактомъ настоящаго. Грядущей Римской имперіей созданы и воспитаны: Ты Регулъ, вы Скавры, ты Павлъ, расточавшій Великую душу мечамъ Карѳагена, — а пришедшая Римская имперія, пока она не нашла себѣ высшаго идеала, воспитывала развратныхъ деспотовъ, умѣвшихъ расточать только чужія души. Можетъ ли въ настоящее время идея германскаго, или итальянскаго государственнаго единства одушевлять собою лучшія силы этихъ странъ, какъ она одушевляла ихъ еще лѣтъ тридцать тому назадъ? Такова роковая судьба всѣхъ относительныхъ, земныхъ принциповъ, когда ихъ ставятъ на мѣсто высшихъ, безусловныхъ началъ: всѣ они оказываются пустыми иллюзіями, въ которыя не стоило полагать свою душу. Министерская программа повидимому связываетъ относительный и земной принципъ государственнаго единовластія съ безусловнымъ и священнымъ началомъ Церкви Христовой. Вотъ истинная и плодотворная точка зрѣнія! Но министерство становится на нее только для виду. Ибо оно разумѣетъ здѣсь лишь существующую организацію нашей мѣстной церкви, созданную государственнымъ единовластіемъ и имѣющую къ нему чисто служебное отношеніе. Значитъ здѣсь государственное полновластіе какъ таковое есть высшій и абсолютный принципъ, ничѣмъ не опредѣляемый, имъ же опредѣляется все остальное, между прочимъ и русская церковь, какъ объ этомъ свидѣтельствуетъ Духовный Регламентъ и извѣстный законъ императора Павла. Чтобы русское государство дѣйствительно опредѣлялось существомъ православной церкви, нужно признать за этою церковью право самостоятельно у насъ дѣйствовать и свободно проявлять свое существо. Иначе вопросъ объ отношеніи церкви и государства перейдетъ въ игру словами, каковую не желательно было бы встрѣчать въ правительственномъ документѣ, предназначенномъ для руководства учащихъ и учащихся. Единовластіе правительственной бюрократіи, превратившей церковь въ одно изъ своихъ вѣдомствъ, а народъ — въ безразличный матеріалъ для своихъ законодательныхъ экспериментовъ, — это есть дѣйствительность, но на благоговѣйномъ изученіи этой дѣйствительности основать общественное воспитаніе невозможно. Государство, самодержавное въ области своихъ средствъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ нравственно зависящее отъ церкви и оставляющее за народомъ всю свободу быта и мнѣнія — это есть идеалъ, но для уразумѣнія и усвоенія этого идеала Духовный Регламентъ и Сводъ Законовъ могутъ служить лишь косвенными пособіями. Представленіе о свободномъ и согласномъ единеніи между церковью, государствомъ и народомъ по собственному существу этихъ трехъ жизненныхъ стихій, — такое представленіе вполнѣ чуждо министерской программѣ. Она знаетъ только то, что есть, — полновластіе государственнаго бюрократизма. Безполезно ссылаться на принципъ самодержавной верховной власти. До царя далеко! О самодержавіи царской власти нѣтъ и вопроса. Дѣло идетъ о должныхъ или наилучшихъ условіяхъ для дѣйствія и проявленія этой самодержавной власти. А разъ слово «должное» вычеркнуто изъ вашего словаря, то что же вы можете имѣть противъ того, что есть, противъ бюрократическаго абсолютизма? За него же говоритъ и канонизація Духовнаго Регламента въ программѣ церковнаго права; ибо церковныя учрежденія Петра представляютъ какъ бы апоѳеозъ всевластнаго бюрократизма, заполнившаго наконецъ и ту область, которая наименѣе для него предназначена. Итакъ, альфа и омега новой государственной философіи есть то, что есть, именно единовластіе петербургской бюрократіи подъ предлогомъ самодержавія. Вотъ мы и возвращаемся опять къ началу нашаго разсужденія. Россія страдаетъ отъ дѣйствительныхъ бѣдствій, угрожающихъ ей великими опасностями: отъ экономическаго разстройства, отъ владычества кабака, отъ извращенія и застоя религіозной жизни. Эти бѣдствія и опасности частью безпрепятственно возросли подъ сѣнью всевластной бюрократіи, частью прямо ею созданы. Вотъ наша бѣдственная дѣйствительность и вотъ ея дѣйствительный корень. Вопросъ: Какъ намъ избавиться отъ этой бѣдственной дѣйствительности? Отвѣтъ: Признавши эту самую дѣйствительность въ ея дѣйствительномъ корнѣ за единственную основу и содержаніе всякой мудрости, воздвигнуть на этой основѣ новую государственную науку и философію, и этою наукою и философіей воспитать будущихъ государственныхъ и общественныхъ дѣятелей. Мы страдаемъ дѣйствительною болѣзнью и желаемъ отъ нея исцѣлиться. И вотъ, почтенные люди самымъ авторитетнымъ тономъ говорятъ намъ: Бросьте всякое леченіе, ибо оно основано на доктринѣ; отнюдь не думайте о здоровьѣ, ибо это фикція. Воспитывайте себя исключительно на изученіи нашей дѣйствительной болѣзни, не ради исцѣленія, а ради ея дѣйствительности. Ищите не здоровья, а «здравомыслія». Намъ сильно сдается, что дѣйствительный, хотя и позабытый источникъ всего этого здравомыслія есть какая-нибудь книжка или тетрадка одного изъ тѣхъ гегельянцевъ, про которыхъ учитель ихъ, умирая, произнесъ свое извѣстное сужденіе. Что касается до русскаго народа, на котораго столь смѣло, хотя и въ формѣ воплощенія, ссылается министерская программа, то онъ, — можно быть увѣреннымъ, — думаетъ совершенно иначе. Онъ хорошо понимаетъ, что далеко не все, что есть, заслуживаетъ существованія; и въ правителяхъ и учителяхъ своихъ онъ желалъ бы видѣть не рабовъ дѣйствительной неправды, а показателей пути къ желанной правдѣ, къ тому, чего еще нѣтъ, но что должно быть. И чтобы удовлетворить такому народному требованію, нужно имѣть безусловное мѣрило для оцѣнки того, что есть, не по его внѣшней дѣйствительности, а по его внутреннему достоинству. Такое мѣрило можно найти только въ той безусловной истинѣ, живая сущность которой дана въ религіи, а мыслимая формула отыскивается философіей. Если же философію отдать въ услуженіе политическому оппортунизму, а религію свести къ Духовному Регламенту, тогда конечно слѣдуетъ отказаться отъ всякаго помышленія о томъ, что должно быть. Но какая же тогда нравственная сила освящаетъ ваше охранительное дѣйствіе, и во имя чего являетесь вы представителями народной мысли и царской воли? [текстъ сноски]1) Эти выраженія принадлежатъ брошюрѣ, коей заглавіе выписано въ началѣ нашей статьи. При использованіи матеріаловъ сайта ссылка на сайтъ arhivarij.narod.ru - обязательна. |